Олег Чухонцев

Что ми шумить что ми звенить давеча рано пред зорями.
«Слово о полку Игореве»

Зычный гудок, ветер в лицо, грохот колёс нарастающий.
Вот и погас красный фонарь – юность, курящий вагон.
Вот и опять вздох тишины веет над ранью светающей,
и на пути с чёрных ветвей сыплется гомон ворон.

Родина! Свет тусклых полей, омут речной да излучина,
ржавчина крыш, дрожь проводов, рокот быков под мостом, –
кажется, всё, что улеглось, талой водой взбаламучено,
всплыло со дна и понеслось, чтоб отстояться потом.

Это весна всё подняла, всё потопила и вздыбила –
бестолочь дней, мелочь надежд – и показала тщету.
Что ж я стою, оторопев? Или нет лучшего выбора,
чем этот край, где от лугов илом несёт за версту?

Гром ли гремит? Гроб ли несут? Грай ли висит над просторами?
Что ворожит над головой неугомонный галдёж?
Что мне шумит, что мне звенит издали рано пред зорями?
За семь веков не оглядеть! Как же за жизнь разберёшь?

Но и в тщете благодарю, жизнь, за надежду угрюмую,
за неуспех и за пример зла не держать за душой.
Поезд ли жду или гляжу с насыпи – я уже думаю,
что и меня кто-нибудь ждёт, где-то и я не чужой.

1972

читать дальшев ужасно далеком 2014 я анализировала этот текст на регионе по литературе (т.е., да, это тот анализ, который отправил меня на Всерос). Сегодня он выпал у меня в плейлисте (в исп. Сергея Никитина) и я подумала разные штуки) Тогда это совершенно точно был имманентный анализ (не вижу в нем ничего, что я могла бы увидеть тогда), я наваяла какой-то очень прочувственный пассаж про звукопись в нем, построила на этом весь анализ, а ещё знала слова "логаэд" и, кажется, этим и подкупила проверяющих)

Оно мне всегда нравилось, но я уже пару лет его не вспоминала и сейчас чудесным образом вижу много всего: пушкинскую мерзкую весну (я не люблю весны; скучна мне оттепель; вонь, грязь — весной я болен), в общем-то наследующую ей весну Пастернака (в принципе "Февраль. Достать чернил и плакать" и бесспорно "Поезд ушёл. Насыпь черна" в тщете благодарю — это, видимо, тоже пушкинское Благодарю за наслажденья,//За грусть, за милые мученья.

Мне все ещё ужасно нравится здесь образный ряд и работа с языком: зычный гудок, вздох тишины, бестолочь дней, мелочь надежд, ворожит над головой неугомонный галдёж (и звукопись очень даже)). Но вот последний катрен стал раздражать: он, как я сейчас вижу, отдает бардовским общим местом "а у огня ожидают, представьте, меня" (можно найти ещё примеров, но мне лень) и не вписывается в заданную традицию мерзкой весны — у Пушкина и Пастернака это стихи про одиночество (и как привязать Слово о полку Игореве к бардам я тоже не знаю)

Это все имхо, конечно, ведь я а) не литературовед; б) не русист — но в очередной раз это заставило меня подумать о том, что классическая филология сделала меня злее и требовательнее к качеству текста и я даже не знаю, хорошо это или плохо.

ну и из любви к Пастернаку

Опять весна

Поезд ушел. Насыпь черна.
Где я дорогу впотьмах раздобуду?
Неузнаваемая сторона,
Хоть я и сутки только отсюда.
Замер на шпалах лязг чугуна.
Вдруг — что за новая, право, причуда?
Бестолочь, кумушек пересуды...
Что их попутал за сатана?

Где я обрывки этих речей
Слышал уж как-то порой прошлогодней?
Ах, это сызнова, верно, сегодня
Вышел из рощи ночью ручей.
Это, как в прежние времена,
Сдвинула льдины и вздулась запруда.
Это поистине новое чудо,
Это, как прежде, снова весна.

Это она, это она,
Это ее чародейство и диво.
Это ее телогрейка за ивой,
Плечи, косынка, стан и спина.
Это Снегурка у края обрыва.
Это о ней из оврага со дна
Льется без умолку бред торопливый
Полубезумного болтуна.

Это пред ней, заливая преграды,
Тонет в чаду водяном быстрина,
Лампой висячего водопада
К круче с шипеньем пригвождена.
Это, зубами стуча от простуды,
Льется чрез край ледяная струя
В пруд и из пруда в другую посуду, -
Речь половодья — бред бытия.