А в Петербурге уже второй день солнце.
Светает всё раньше, и я все меньше и меньше опаздываю.
Тем не менее ещё довольно холодно, снег не тает (ну почти) и чудесно блестит на солнце.
Я хотела поразмышлять на тему того, ехать мне в Пушгоры или нет, но потом открыла наобум "Онегина" и выпало
"Вдруг разрешат судьбу его". Речь о пулях, конечно, но вопросы отпали. Еду!
Во вторник было десятое февраля, день смерти Пушкина. Я каждый год чувствую, что по этому поводу надо что-нибудь сказать, но слова как-то не находятся.
Поэтому расскажу о двух книгах и одном стихотворении.
Стихотворение — "Дом-музей" Давида Самойлова.
Текст
Потомков ропот восхищенный,
Блаженной славы Парфенон!
Из старого поэта
...производит глубокое...
Из книги отзывов
Заходите, пожалуйста. Это
Стол поэта. Кушетка поэта.
Книжный шкаф. Умывальник. Кровать.
Это штора - окно прикрывать.
Вот любимое кресло. Покойный
Был ценителем жизни спокойной.
Это вот безымянный портрет.
Здесь поэту четырнадцать лет.
Почему-то он сделан брюнетом.
(Все ученые спорят об этом.)
Вот позднейший портрет - удалой.
Он писал тогда оду "Долой"
И был сослан за это в Калугу.
Вот сюртук его с рваной полой -
След дуэли. Пейзаж "Под скалой".
Вот начало "Послания к другу".
Вот письмо: "Припадаю к стопам..."
Вот ответ: "Разрешаю вернуться..."
Вот поэта любимое блюдце,
А вот это любимый стакан.
Завитушки и пробы пера.
Варианты поэмы "Ура!"
И гравюра: "Врученье медали".
Повидали? Отправимся дале.
Годы странствий. Венеция. Рим.
Дневники. Замечанья. Тетрадки.
Вот блестящий ответ на нападки
И статья "Почему мы дурим".
Вы устали? Уж скоро конец.
Вот поэта лавровый венец -
Им он был удостоен в Тулузе.
Этот выцветший дагерротип -
Лысый, старенький, в бархатной блузе
Был последним. Потом он погиб.
Здесь он умер. На том канапе,
Перед тем прошептал изреченье
Непонятное: "Хочется пе..."
То ли песен. А то ли печенья?
Кто узнает, чего он хотел,
Этот старый поэт перед гробом!
Смерть поэта - последний раздел.
Не толпитесь перед гардеробом..
Я анализировала его когда-то, и проверяющий сказал, что я в корне не права в своих выводах. А выводы были примерно такие: в словах ролевого героя абсолютное равнодушие, чуть ли не цинизм и машинность. И эти безжизненность, не побоюсь этого слова, мертвость пугают. Потому что поэт убит не Дантесом/Мартыновым/etc., а непониманием и вот этой машинностью "покойный был любителем жизни спокойной". Да, на разборе сказали, что в стихотворении зашифрован Пушкин, просто даны другие топонимы. А я вижу здесь не совсем Пушкина. Это скорее образ "поэта" в народном сознании, какие-то его неотъемлемые признаки: оды, ссылки, письма, заграница и пр. Хотят этот образ строится на биографии Пушкина, не спорю. Я проводила параллель с "Заповедником" Довлатова: экскурсовод должен быть живым, тогда, быть может, для людей поэт перестанет быть "великим поэтом и великим гражданином", станет ближе, живее, а значит — понятнее. Чем он понятнее и ближе, тем дольше его жизнь среди людей, а не просто на страницах учебников.
Мне тогда дали просто мизерное количество баллов за "вольную трактовку и необоснованность", ну и пусть.Первая книга — "Записки о Пушкине" И.И. Пущина. Вот скажи кто-нибудь этим двоим в Лицее, что один погибнет, а второй будет оставлять свои воспоминания через двадцать лет после этого, не за что бы не поверили, уверена.
Лучше всех о своих воспоминания сказал сам Пущин:
Впрочем, вы не будете тут искать исторической точности; прошу смотреть без излишней взыскательности на мои воспоминания о человеке, мне близком с самого нашего детства: я гляжу на Пушкина не как литератор, а как друг и товарищ.Я читала
очень много книг о Пушкине, но эта единственная пробирает до слёз. Потому что и у Эйдельмана, и у Вересаева, и у Тынянова, и у Кунина, и у Новикова, он всё же великий поэт, "наше всё" и т.д. И даже в воспоминаниях одноклассников и друзей время от времен проскальзывает это ощущение. А у Пущина — нет. Пушкин у него человек с достоинствами и недостатками, попадающий в откровенно нелепые ситуации и выходящий сухим из воды, живой, быстроглазый, острый на язык, со своими страхами и безграничной преданностью друзьям.
И вторая книга просто отрывком, потому что про неё уже немного сказано, а больше вроде как и нечего.
О любви к Пушкину
— Вы любите Пушкина?
Я испытал глухое раздражение.
— Люблю.
Так, думаю, и разлюбить недолго.
— А можно спросить - за что?
Я поймал на себе иронический взгляд. Очевидно, любовь к Пушкину была здесь самой ходовой валютой. А вдруг, мол, я - фальшивомонетчик...
— То есть как? - спрашиваю.
— За что вы любите Пушкина?
— Давайте, — не выдержал я, — прекратим этот идиотский экзамен. Я окончил среднюю школу. Потом - университет. (Тут я немного преувеличил. Меня выгнали с третьего курса.) Кое-что прочел. В общем, разбираюсь... Да и претендую всего лишь на роль экскурсовода...
К счастью, мой резкий тон остался незамеченным. Как я позднее убедился, элементарная грубость здесь сходила легче, чем воображаемый апломб...
— И все-таки? - Марианна ждала ответа. Причем того ответа, который ей был заранее известен.
— Ладно, — говорю, — попробую... Что ж, слушайте. Пушкин — наш запоздалый Ренессанс. Как для Веймара - Гете. Они приняли на себя то, что Запад усвоил в XV-XVII веках. Пушкин нашел выражение социальных мотивов в характерной для Ренессанса форме трагедии. Он и Гете жили как бы в нескольких эпохах. "Вертер" - дань сентиментализму. "Кавказский пленник" — типично байроническая вещь. Но "Фауст", допустим, это уже елизаветинцы. А "Маленькие трагедии" естественно продолжают один из жанров Ренессанса. Такова же и лирика Пушкина. И если она горька, то не в духе Байрона, а в духе, мне кажется, шекспировских сонетов... Доступно излагаю?
— При чем тут Гете? — спросила Марианна. - И при чем тут Ренессанс?
— Ни при чем! — окончательно взбесился я. — Гете совершенно ни при чем! А Ренессансом звали лошадь Дон Кихота. Который тоже ни при чем! И я тут, очевидно, ни при чем!..
— Успокойтесь, — прошептала Марианна, — какой вы нервный... Я только спросила: "За что вы любите Пушкина?.."
— Любить публично - скотство! <...>
— Пушкин — наша гордость! — выговорила она. — Это не только великий поэт, но и великий гражданин..."
Довлатов.